Воспоминания фаворитки [= Исповедь фаворитки ] - Александр Дюма

Перед скалою Капри величавая громада флота медленно разделилась надвое: часть кораблей прошла справа от острова, остальные — слева. Три дня эскадра не исчезала из виду, поскольку на море стоял штиль.

Этот штиль был причиной тому, что лишь 25 июня Нельсон смог достигнуть крепости Мессины.

Здесь он узнал, что Бонапарт по пути захватил Мальту, оставил там гарнизон в четыре тысячи человек и продолжил свой путь на восток.

С Мессинского маяка, 25-го числа, судя по дате, Нельсон послал письма сэру Уильяму, чтобы сообщить ему эту новость, и мне, чтобы снова выразить чувства, которые я ему внушила.

Мы получили эти послания 30-го того же месяца, и я тотчас ответила:

«Дорогой сэр,

пользуясь предложением капитана Хоупа, шлю Вам эти несколько строк, чтобы поблагодарить за любезное письмо, переданное мне от Вас капитаном Боуэном.

Королева с величайшим удовольствием выслушала в моем переводе те любезные слова, что Вы просили ей передать. Она поручила мне заверить Вас в ее признательности и в том, что она молится о Вашем здравии, а относительно Ваших побед она уверена: Вам они и без того обеспечены.

У нас здесь все еще находится этот посол-цареубийца Гарá, самое наглое и бесстыдное дипломатическое животное, какое только можно вообразить. Теперь мне ясно, что Неаполю придется объявить войну, ибо нет иного способа спасти королевство, поскольку замечания и намеки французского посла, что ни день, звучат все более угрожающе.

Ее Величество подтверждает справедливость всех суждений, высказанных Вами в Вашем письме сэру Уильяму, которое помечено Мессинским маяком. Вы видите события в самом верном свете. Генерал Актон того же мнения.

Но, к сожалению, первый министр Галло — человек легкомысленный и недалекий, невежда, чопорный и надутый как индюк, он только и думает, что о фасонах своих пестро расшитых одеяний да об эффекте, который производит его бриллиантовое кольцо; добрая половина неаполитанцев считает его полу французом, я же думаю, что другая половина ошибается, принимая его за неаполитанца.

Королева и Актон просто терпеть его не могут. Поэтому пусть он Вас не беспокоит: не поддерживаемый никем, кроме короля, он не может иметь существенного влияния. Впрочем, первый министр, какой бы призрачной фигурой он ни был, всегда достаточно влиятелен, чтобы сделать какую-нибудь пакость.

Кстати, как Вы, наверное, знаете, те три-четыре сотни якобинцев, которые здесь более трех лет сидели в тюрьме, объявлены невиновными. А если верить тому, что говорят все, кто меня окружает, по меньшей мере половину из них следовало повесить. Тем, что всех этих очаровательных господ возвратили в общество, мы обязаны влиянию Гарá и слабодушию, а быть может, и симпатии к ним Галло.

В общем, я порядком напугана, и мне кажется, что все здесь обречено на гибель. До слез жаль нашу дорогую прелестную королеву — уж она, воистину, заслуживает лучшей участи.

Вы сами понимаете, дорогой сэр, что все это я пишу Вам второпях и чисто конфиденциально.

Надеюсь, что Вы не покинете Средиземноморья, не забрав нас. Мы имеем разрешение уехать отсюда, как только получим указание, и все уже готово для подобного отъезда. Но пока я все же молю Господа, чтобы он помог Вам разгромить этих чудовищ-французов. Не могут же долго царствовать в мире подобные нечестивцы.

Если будет возможность, пишите нам. Вы и вообразить не можете, какой усладой являются для нас Ваши письма.

Благослови Вас Бог, дражайший сэр Нельсон! Прошу Вас считать меня Вашим неизменно искренним и от всего сердца преданным другом.

Эмма Гамильтон».

Это письмо настигло Нельсона в море, где он пытался отыскать французский флот, но все никак не мог.

Нельсон действительно совершенно потерял след Бонапарта и трехсот пятидесяти кораблей, которые следовали за ним. Сирокко несколько дней удерживал его в Мессинском проливе, но потом он воспользовался сильным попутным ветром, чтобы обойти Реджо и выйти в открытое море.

Убедившись, что Бонапарт направился в Египет, он взял курс прямо на Александрию. Однако он туда прибыл до французского флота: адмирал Брюэс, по-видимому желая сбить с толку возможных преследователей, направился в сторону острова Кандии.

Встретив дурной прием со стороны правителя Александрии, угрожавшего открыть огонь, если он попытается встать у порта на рейде, и не ведая, какой путь избрали французы, так как в Александрии их не оказалось, Нельсон предположил, что они направились в Константинополь, и двинулся наудачу вдоль берегов Карамании и Морей, рассчитывая добыть там новые сведения. Обогнув таким образом весь архипелаг, он был принужден из-за недостатка пресной воды и провизии возвратиться к Сицилии.

Впоследствии я не раз от него слышала, что в ту пору, между 30 июня, когда он вышел из Мессинского пролива, и 21 июля, когда вошел в порт Сиракузу, он едва не обезумел.

Положение и в самом деле было тяжелое. В Англии над его головой собиралась ужасная гроза. Когда стало известно, что он сначала позволил французам беспрепятственно выйти из Тулона, а потом целый месяц тщетно искал в Средиземном море — то есть не на океанских пространствах, а всего-навсего среди большого соленого озера — неприятельский флот, состоящий без малого из четырех сотен судов, со всех сторон зазвучали недоуменные вопросы, уж не предатель ли он, не пора ли отдать его под суд, а сам адмирал Сент-Винцент навлек на себя упреки в легкомыслии, Адмиралтейство обвиняло его в том, что он сделал контр-адмиратом офицера, вовсе недостойного подобного чина.

Единственной надеждой Нельсона были мы, вернее, я. Я должна была добиться от королевы, чтобы в обход договора с Францией он мог получить в портах Сицилии всю необходимую помощь от местных портовых властей. Ведь если бы сицилийский двор остался верен условиям договора с Францией, Нельсону пришлось бы возвращаться для ремонта судов в Гибралтар, а это для него была бы окончательная гибель.

Спасти его теперь могла только блистательная победа.

Письмо нашего контр-адмирала, посланное им 22 июля лорду Сент-Винценту, дает представление о том, каково было тогда состояние его духа:

«Сиракуза, 22 июля 1798 года.

Дорогой лорд,

у меня много деловых бумаг и документов для отправки Вам, но, не располагая фрегатом, с которым я мог бы переслать их, а также не имея возможности в настоящее время оставить борт “Ориона”, я пребываю в затруднении, о тягостности коего Вы можете судить сами. К тому же о местонахождении французов мне сегодня известно не больше, чем в тот день, когда я обогнул мыс Пассеро. Я твердо знаю только то, что 18 июня они начали уходить из мальтийского порта. Во вторник ночью все суда были уже в открытом море, утром в среду эскадру видели идущей полным ходом при вест-норд-весте. Это мне подтвердили четырнадцать человек, но по поводу дальнейшего я принужден исходить только из предположений. Если бы флот двигался на запад, я убежден, что в каждом порту и даже просто в каждой точке Сицилии, откуда его бы заметили, меня поспешили бы об этом уведомить. Не смею высказаться определеннее, но уверен, что нас предали, и более чем вероятно, что это письмо — я Вам шлю его через Неаполь — не достигнет даже Неаполя, или, по меньшей мере, не сомневаюсь, что его копия попадет в руки французского посланника, причем хорошо еще, если копия, а не сам подлинник. Я же уверяю Вас: если по той или иной причине это не окажется невозможным, я настигну французский флот. У нас нет ни одного больного. Я Вам описал все подробности происходящего, и Вы знаете все, вплоть до моих самых сокровенных помыслов.